Состояние дел

На прошедшей неделе Президент США выступил в Конгрессе с ежегодным обращением к нации о состоянии дел в самой нации. Многое было сказано. С некоторыми утверждениями можно и нужно согласиться, как, например, о необходимости государственных инвестиций в фундаментальную науку, потому что частному бизнесу это не выгодно. С некоторых утверждений можно только смеяться, как, например:

Я не буду сомневаться, если потребуется создание или реализация разумных мер безопасности в целях защиты американцев. (Аплодисменты.) Это то, что мы делаем в этой стране уже больше века. По этой причине наша еда пригодна для употребления в пищу, вода пригодна для питья, а воздух пригоден для дыхания. По этой причине мы имеем лимиты скорости на дорогах и законодательство, запрещающее детский труд. (I will not hesitate to create or enforce common-sense safeguards to protect the American people. (Applause.) That’s what we’ve done in this country for more than a century. It’s why our food is safe to eat, our water is safe to drink, and our air is safe to breathe. It’s why we have speed limits and child labor laws.)

А некоторые утверждения просто взывают недоумение:

Недавно мы подписали соглашения с Индией и Китаем, которые создадут поддержку для более чем 250 тысяч рабочих мест здесь, в США. А в прошлом месяце мы завершили работу над торговым соглашением с Южной Кореей, которое создаст поддержку для по меньшей мере 70 тысяч рабочих мест в Америке. (Recently, we signed agreements with India and China that will support more than 250,000 jobs here in the United States. And last month, we finalized a trade agreement with South Korea that will support at least 70,000 American jobs.)

Речь, видимо, в том числе идет об экспортных контрактах с Китаем на сумму 45 млрд долларов, которые были подписаны 19 января сего года. Главным бенефициаром этих соглашений стала компания Boeing, которая за поставку 200 самолетов получит почти половину указанной суммы. И, как указывает агентство Reuters, этот контракт создаст поддержку для 100 тысяч рабочих мест в США. Но уже 20 января компания Boeing объявляет о сокращении рабочих мест в количестве 1100 человек.

Тем не менее, патологическое желание экспортировать (ради борьбы за рабочие места импортеров) формулируется Президентом в виде явной цели:

Мы поставили цель, удвоить наш экспорт к 2014 году (we set a goal of doubling our exports by 2014).

И результаты роста ВВП в четвертом квартале являются прямым подтверждением “успешной” реализации этих планов.

Но позвольте… США уже давно является экспортером. Экспортером уникального товара, пользующегося огромным спросом во всем мире. Товара, единственное в мире месторождение которого находится на территории США. Этот товар называется … “доллар США”. Многие суверенные страны, иностранные частные предприятия и простые люди готовы многое сделать или продать, чтобы получить доллары США. Тот факт, что правительство США не понимает суть этого дара, не понимает того, что оно может сделать для своего народа, или не хочет что-либо делать для своего народа, не меняет банальную реальность: США экспортирует доллары США.

Такой взгляд на экономическую жизнь принципиально меняет подходы к управлению экономикой и возлагает намного большую ответственность на правительство. Но в условиях неконвертируемых валют и плавающих обменных курсов мировая борьба за ограниченное количество рабочих мест превращается в глобальную гонку к социальному дну. И единственными победителями в этой гонке являются корпорации, чему случай с Boeing является уместным напоминанием.

Любимая тема любого (всех!) правительства, отказывающегося брать на себя ответственность за экономику, – это тема государственного долга. И Обама, конечно же, не мог обойти ее стороной. В очередной раз он напомнил всем, как мало (ничего!) он понимает в экономике:

Мы должны принять тот факт, что наше правительство тратит больше, чем взимает налогов … Каждый день семьи жертвуют чем-либо, чтобы жить по средствам. Они заслуживают правительство, которое делает тоже самое. (we have to confront the fact that our government spends more than it takes in … Every day, families sacrifice to live within their means. They deserve a government that does the same.)

Идея о том, что полностью суверенное правительство должно чем-либо жертвовать, выходит за пределы сознания СМ. В чем именно заключается жертва? В официальной безработице в размере 9.4% по состоянию на декабрь 2010 года? Или в более чем 25% безработицы среди тинэйджеров, которые будут обеспечивать будущее пенсионеров? Или в более чем 43 млн американцев, получающих от правительства продуктовые талоны? В конце концов, жертва во имя чего или кого?

Когда семьи каждый день жертвуют, то они выбирают, на что им потратить свои ограниченные доходы, которые они получают от продажи своего труда или активов. Любая семья ограничена в своих расходах, включая даже семью председателя правления инвестиционного банка Goldman Sachs Lloyd Blankfein, который в 2006 году заработал $54.4 млн долларов, а в 2007 году -  $54 млн. Он, конечно, может много потратить, но и его расходы имеют предел.

Но суверенное в денежном смысле правительство не зарабатывает на своем народе деньги. Оно физически не может их зарабатывать! Все, что такое правительство делает – это перераспределяет реальный продукт экономики (ВВП) среди своего населения, (обычно) в соответствии с демократическим и политическим консенсусом. А деньги являются лишь удобным инструментом перераспределения. Любое суверенное в денежному смысле государство может потратить столько денег, сколько захочет. Это не значит, что оно должно их тратить, но как минимум может.

На прошлой неделе Комиссия по бюджету Конгресса США представила уточненный прогноз на период времени до 2021 года. Вступительное предложение текста прогноза сразу же расставляет акценты:

США испытывает наводящие ужас экономические и бюджетные проблемы. (The United States faces daunting economic and budgetary challenges)

Экономические – да. Особенно, если судить по тому, что приносится в жертву. Далее:

Дефициты бюджета в размере $1.4 трлн в 2009 году и $1.3 трлн в 2010 году являются крупнейшими с 1945 года и соответствуют 10.0% и 8.9% ВВП. (The deficits of $1.4 trillion in 2009 and $1.3 trillion in 2010 are … the largest since 1945—representing 10.0 percent and 8.9 percent of the nation's output, respectively.)

А коллапс экономической активности все сравнивают с 30-ми годами, т.е. Великой депрессией.

На 2011 год Комиссия по бюджету прогнозирует, что при неизменном законодательстве федеральный бюджет будет исполнен с дефицитом в размере 1.5 трлн долларов или 9.8% ВВП. (For 2011, the Congressional Budget Office (CBO) projects that if current laws remain unchanged, the federal budget will show a deficit of close to $1.5 trillion, or 9.8 percent of GDP.)

“При неизменном законодательстве…” означает, что результат бюджета определяется принятыми ранее законами, которые определяют структуру расходов бюджета и взимаемых налогов. Фактические объемы расходов и налогов зависят от состояния экономики, которую бюджетный прогноз вполне справедливо характеризует, как “наводящую ужас”.

Дефицит или профицит бюджета – это не самостоятельная конструкция, существующая в экономическом вакууме. Бухгалтерский результат бюджета определяется тем, что делает частный сектор экономики. Эта зависимость описывается автоматическими фискальными стабилизаторами. И когда активность в частном секторе наводит ужас, то и результат бюджета этот ужас отражает. Как зеркало. Безусловно, государство может вмешиваться в действие стабилизаторов, т.е. может менять текущее законодательство, но “может” не означает “должно”.

Активность в частном секторе падает, когда частный сектор перестает тратить деньги. Поскольку в экономике доходы всегда равны расходам, то падение активности в частном секторе ведет к падению совокупных расходов и, как следствие, ВВП. Кстати, сколько именно из своих миллионов Lloyd Blankfein потратил в экономике? И если он их не потратил все до цента, но ВВП США в 2006 и 2007 годах рос, то это означает, что кто-то иной взял деньги в кредит и потратил. А если означает, то кто это был и является ли это устойчивым?

И вот здесь начинается психологический прессинг о неких пределах расходов бюджета. К сожалению, вопрос о том, когда или при каких условиях наступает этот предел, т.е. во имя чего государство должно жертвовать, ортодоксальная экономика не имеет серьезного ответа.

Роберт Рубин, бывший глава Казначейства и бывший председатель правления банка Citigroup и много еще чего бывший, а также один из 10 самых неэтичных людей в бизнесе, выступил на прошлой неделе со своим мнением по этому поводу в газете Financial Times.

Риски нашей фискальной позиции серьезны и многочисленны … Чтобы быть конкретным, дефициты могут вытеснить частные инвестиции … Более того, существует риск нарушения функционирования рынков облигаций и валютных рынков … И хотя вероятность серьезного нарушения функционирования рынков является повышенной в средне- и долгосрочной перспективе, краткосрочные риски также вполне реальны. Рыночная психология может внезапно и существенно измениться … Возможными катализаторами могут быть противостояние по поводу лимита размера госдолга, проблемы на валютном рынке, дефициты бюджетов штатов. (The risks of our fiscal position are serious and multiple … To be specific about the risks, deficits could crowd out private investment …  Most dangerously, there is a risk of disruption to our bond and currency markets from the fear of much higher interest rates … While the likelihood of major market disruptions is greater in the intermediate and longer term, the shorter-term risks are also real … Market psychology can change unexpectedly and dramatically … Possible catalysts are a debt ceiling confrontation, currency market problems, and state deficits.)

Бла-бла-бла. Хотя по поводу экономической ситуации на уровне отдельных штатов он, безусловно, прав. Она наводит ужас.

Великобритания, якобы под давлением этих рисков, уже приступила к действиям. И хотя фискальная консолидация в Великобритании все еще только набирает темпы, ВВП в четвертом квартале неожиданно (!) показал отрицательный результат. Ну кто бы мог подумать?! Ведь Рубин только что сказал, что риски должны были бы уже начать падать, а уверенность частного сектора и его расходы расти.

Рейтинговое агентство S&P 27-го января понизило суверенный рейтинг Японии, поскольку и то и се мешает Японии сократить размер суверенного долга, составляющего в пересчете на доллары США уже 11 трлн. Вот он, еще один (не) реальный риск! Заместитель министра финансов Японии тут заявил, что государство должно “починить” свои финансы, если хочет избежать долгового кризиса, который может вызвать глобальную депрессию. И как сообщает агентство Bloomberg, йена и облигации правительства упали в цене.

Прошло два дня, и йена вернулась на тот же уровень, где была до изменения рейтинга:

А изменения в цене облигаций вдоль всего спектра составили не более 2-3 базисных пункта (т.е. не более 0.02-0.03%), а среднесрочные облигации до 10 лет даже выросли в цене (т.е. доходность упала): Вот и весь ужасный риск. Хватило ровно на два дня.

Рейтинговому агентству S&P, безусловно, хорошо известно, что 10 лет назад другое рейтинговое агентство Moody’s уже садилось в лужу вместе с японским вопросом. В ответ на второе понижение рейтинга в сентябре 2000 года тогдашний министр финансов Японии коротко сказал “нонсенс”. Тем не менее, агентство Moody’s четыре раза понижало рейтинг Японии только затем, чтобы его потом повысить:

Но у агентства S&P свои, независимые от всех взгляды на мир. И история ему не указка. Хотя, как известно, незнающий историю обречен повторять ошибки других.

(Не)знание экономической истории – это клеймо на репутации современной экономики и ее последователей. Программы обучения студентов экономики в ведущих университетах США уже давно не содержат курсов по истории экономической мысли. Но это и не удивительно. Ведь история экономической мысли современной экономике не нужна и не интересна, потому что, например, согласно высказываниям нобелевского лауреата по экономике Роберта Лукаса, у современной экономики просто не осталось вопросов без ответов.

В этом смысле занимательны утверждения известного, очень богатого, но вполне скромного бывшего преподавателя математики Джима Саймонса, который в одном из своих редких интервью заявил, что его благотворительный фонд дает деньги учителям математики в США, которые не просто хотят преподавать математику, но знают (!) ее. И если такие заявления можно делать относительно математики для школьников, то неудивительно, что состояние экономических дел во всем мире столь плачевно.

Поэтому совсем неудивительно видеть в комментариях на этом блоге высказывания о том, что даже намеки на то, что монополии более эффективны, чем рынок, являются каким-то средневековьем. Еще бы! Ведь это в учебниках экономики типа Мэнкью, по которым учат экономике современных студентов, нет намеков на то, что даже элементарные кривые спроса и предложения товаров на рынке требуют выполнения таких титанических условий и усилий, что без слез на глазах становится невозможным какое-либо применение этих кривых в качестве теоретического инструмента. Но эта тема уже заслуживает отдельный пост в будущем.

Без знания истории экономической мысли, альтернативных взглядов и их сравнения с доминирующей идеологией бедным студентам экономики невозможно сформировать собственное мнение о том, что верно, а что нет. Вот и живем в веке научной алхимии, борясь с ветряными мельницами и повторяя ошибки других.

Да что уж тут стесняться. Как было замечено в другом комментарии, современное экономическое общество – это по сути своей феодальная система. Кто не верит, может сравнить.

Классический феодализм был основан на доходах от землевладения, т.е. ренты с земли. Индустриальное общество было основано на ренте с монополий плюс рента с земли. Современная же экономика основана на ренте с земли, монопольной ренте и финансовой ренте. Плюс крестьяне, каждому из которых в кредит продали крупноформатный плоский телевизор и которые получают продуктовые талоны на питание. Ну прямо как в Древнем Риме: хлеба и зрелищ. Но это уже даже не феодальный строй, а глубже.

И пока экономические и политические лидеры феодальная верхушка общается друг с другом на ежегодных посиделках в Давосе, различные народы Северной Африки начинают потихоньку восставать.

Нет в этом мире никаких политических или экономических лидеров. Они и демократия закончились, когда неолиберализм занял свой идеологический трон в 70-х годах прошлого века. И на всех лидеров с тех пор хватило бы пальцев одной руки. А ведь вплоть до 70-х годов любая уважающая себя страна гордилась именами, которые навсегда уже вписаны в историю. А вот что делать, например, с Обамой и как его оценивать – совершенно не понятно.

Вот такое вот состояние дел. Плачевное.

Спекуляции бывают такие и этакие

Прошло уже полтора месяца с момента объявления ФРС программы количественного облечения версии 2.0, целью которой было снижение долгосрочных процентных ставок. И спустя полтора месяца нет ни одной точки вдоль всей кривой доходности, которая сегодня находилась бы ниже своего значения 3-го ноября прошлого года. Еще более комичным является то, что наибольший рост процентных ставок произошел в районе 7-ми лет, где ставки выросли почти на полный процентный пункт. А ведь диапазон от 5 до 10 лет, согласно официальному заявлению Федеральный резервный банк Нью-Йорка, являлся приоритетным участком кривой доходности, на котором банк собирался проводить большую часть своих закупок государственных облигаций.

На графике ниже верхняя часть графика показывает кривые доходности государственных облигаций США по состоянию на 3.11.2010 (оранжевая кривая) и по состоянию на пятницу, 21.01.2011. На горизонтальной оси отложены различные сроки, начиная от одного месяца до 30 лет. А по вертикальной оси – доходности в базовых пунктах (100 базовых пунктов равны одному процентному пункту). Нижняя часть графика показывает разницу в базовых пунктах между двумя кривыми:

Аналогичная картина наблюдается во всех развитых странах. И только в Германии процентные ставки упали, но упали на участке кривой до одного года, в то время как долгосрочные ставки выросли на 70-80 базисных пунктов (0.7-0.8 процентных пункта).

Если судить по влиянию на долгосрочные процентные ставки, то программа количественного облегчения – это полный провал. Однако, монетаристы тут же начинают возражать, что, дескать, неявной, но совершенно очевидной целью программы было повышение инфляционных ожиданий, и рост долгосрочных процентных ставок четко указывает на ее успешность. Экономика в руках неолибералов вся такая: говорят одно, выходит совершенно другое, что, тем не менее, в их устах подтверждает первое. Обывателю во всех этих хитросплетениях разобраться категорически невозможно.

Помимо долгосрочных процентных ставок в развитых странах, с начала ноября также выросли цены на природные ресурсы. Например, индекс Rogers International Commodity Index Total Return вырос с начала ноября на 9.5%:

Безусловно, апологеты инфляционных ожиданий запишут еще одно очко в свой актив.

Рост цен на природные ресурсы уже аукается даже в развитых странах, где индексы инфляции начинают набирать силу. В развивающихся же странах рост цен на продовольствие и вовсе приводит к социальным бунтам. Беспорядки в Тунисе уже прозвали Голодной революцией. А началась она с публичного самосожжения торговца фруктами, у которого власти конфисковали товар.

Но так ли виноваты инфляционные ожидания в росте цен на природные ресурсы?

СМ уже не раз озвучивало тезис о том, что ценообразование на рынке природных ресурсов происходит на рынке финансовых фьючерсов на природные ресурсы. И хотя фьючерсы предполагают поставку товара, стандартизированные условия фьючерсных контрактов позволяют участникам рынка избегать конечных поставок, купив или продав свой контракт и тем самым обнулив свои обязательства. Лишь малая доля торгуемых фьючерсных контрактов доходит до физической поставки. Однако, цены физических внебиржевых поставок в мире обычно тем или иным образом привязаны к ценам на фьючерсы. И поэтому цены на финансовые фьючерсы часто определяют, сколько мы платим за бензин на заправке и апельсиновый сок в магазине.

А что определяет цены на фьючерсы?

Единственным источником дохода для фьючерсов на природные ресурсы является разница в ценах покупки и продажи фьючерсных контрактов. В этом состоит их принципиальное отличие от других финансовых инструментов. Любые иные финансовые инструменты явным или неявным образом приносят доход (дивиденды для акций, купоны для облигаций и т.д.), но фьючерсы на природные ресурсы не имеют внутреннего источника дохода, потому что природные ресурсы не имеют внутреннего источника дохода. А поскольку игра на разнице между ценой покупки и ценой продажи по определению является спекуляцией, то торговля фьючерсами на природные ресурсы является спекуляциями.

Но здесь комментарий читателя навел СМ на мысли о необходимости пояснений. Ведь спекуляции спекуляциям рознь, а реальность, как это часто бывает в неолиберальном мире, является намного более грустной, чем нетерпимость к простым спекуляциям.

В общем случае спекулянты – это совсем неплохие люди, которые имеют вполне законное право на существование, выполняя вполне полезную функцию для производственной экономики, а именно страхование ценовых рисков для реального сектора. Спекулянты также имеют право торговать друг с другом, перераспределяя риски между собой. Даже к тому, что происходило в 2008 году на рынке нефти, можно было бы относится с терпением, если бы это было настоящей проблемой:

Но проблема не в этом.

Проблема заключается в институциональных инвесторах – пенсионных фондах, страховых компаниях, государственных фондах будущих поколений и так далее, которые оперируют триллионами долларов. Когда эти инвесторы начинают интересоваться каким-либо новым активом, то меняется инвестиционный ландшафт финансовых рынков. Как слон в тесной комнате, они крушат все на своем пути, не замечая стен.

Эти фонды отличаются от любых иных тем, что они покупают, покупают и покупают, но редко когда продают. Большинство из них имеют четкие мандаты с указанием финансовых активов и их долей в портфелях, которых они вынуждены придерживаться. И по мере роста активов в управлении, эти фонды покупают дополнительные финансовые активы в соответствующих пропорциях и независимо от цены.

Отличительной чертой прошлого десятилетия стал бум различных финансовых инструментов рынка природных ресурсов. Эти инструменты позволяют инвесторам инвестировать в фьючерсы, избегая головной боли, связанной непосредственно с торговлей фьючерсами. Типичным примером являются ETF, основанные либо на различных индексах природных ресурсов, либо непосредственно на фьючерсах конкретного ресурса. Так, самым крупным ETF на сегодня является “золотой” ETF GLD, рыночная капитализация которого превышает 50 млрд долларов.

Но даже такие ETF, как GLD, – это мелкая рыба для институциональных инвесторов. Эти инвесторы инвестируют непосредственно в индексы, избегая фазы ETF. На миллиарды долларов они покупают индексы природных ресурсов, создавая спрос на фьючерсы природных ресурсов, составляющих эти индексы. Рост спроса ведет к росту цен, но этот спрос никогда не реализуется в реальной экономике. Пенсионные фонды, покупая, например, нефть, никогда (!) не собираются ее использовать. Их действия не несут никакой экономической или социальной выгоды, а являются колоссальным поражением существующей институциональной структуры и регулирования.

В мае 2008 года, прямо перед крахом на рынке нефти, в Конгрессе США проводились слушания на тему того, влияют ли институциональные инвесторы на инфляцию цен на продовольствие и энергоресурсы. Michael Masters, дававший показания перед Конгрессом, для характеристики институциональных инвесторов, инвестирующих в природные ресурсы, использовал термин “индексные спекулянты”. В рамках показаний Michael привел много интересных фактов. Например, он указал на очевидную связь, возникшую в последнее десятилетие, между индексом цен на природные ресурсы (черная линия) и размерами инвестиций институциональных инвесторов в крупнейшие индексы. Также он привел данные об изменении инвестиционных позиций индексных спекулянтов с начала 2003 года и до марта 2008 года. В частности, позиции по нефти увеличились более чем в 5 раз, по алюминию увеличились в 10 раз, по серебру – в 15 раз, а по сахару – в 20 раз.

В феврале 2009 года, спустя полгода после нефтяного краха, Michael Masters на специальном блоге, посвященном индексным спекуляциям, привел свидетельства того, что нефтяной крах был вызван бегством индексных спекулянтов из своих позиций, в результате которого спекулянты сократили свои нефтяные позиции в течение нескольких месяцев более чем на четверть, что и вызвало падение цен со 140 долларов за баррель до почти 30 долларов. Причина бегства? Страх институциональных инвесторов перед возможными действиями Конгресса по итогам слушаний, проводившихся в конце весны 2008 года.

 

Вывод

Одни спекулянты выполняют вполне полезную функцию для реальной экономики. Другие спекулянты под эгидой благонамеренных пенсионных и т.п. фондов пользуются плодами финансового дерегулирования. Спекулянты спекулянтам рознь, и оценивать их надо по заслугам, а не вывескам над дверями.

Изменилось ли что-нибудь на финансовом рынке природных ресурсов с 2008 года? Ничего. За тем лишь исключением, что у институциональных инвесторов денег сегодня еще больше, чем три года назад.

Проблемы ценообразования

На прошедшей неделе вышли уточненные данные по инфляции в еврозоне в декабре. Предыдущая оценка инфляции, 2.2% по сравнению с декабрем 2009 года, не изменилась, что уже превышает долгосрочный средний уровень в 2.0%:

Тут же начальство ЕЦБ выступило на всех теле-, радио- и интернет каналах, заявив, что ЕЦБ “всегда готов”, и напомнив, что летом 2008 года ЕЦБ повысил ставки, несмотря ни на что. Было бы чем гордится …

ЕЦБ, как религиозная до мозга костей структура, занимается тем, что управляет “инфляционными ожиданиями”. Инфляционные ожидания – это еще одна эфемерная монетаристская концепция, которую нельзя пощупать или измерить. Существование ожиданий постулируется в рамках теории, и их наличие позволяет монетаристам из номинальных процентных ставок получить реальные процентные ставки. А уж реальные процентные ставки являются ответом на все монетаристские вопросы бытия.

Детали инфляционного отчета в еврозоне являются очень занимательными в плане неолиберальных теорий свободного рынка и равновесия спроса и предложения. По итогам 2010 года самая низкая в еврозоне инфляция была зафиксирована в Словакии, Голландии и Германии, а самая высокая – в Греции. (Для полноты следует отметить, что Эстония, хотя и включена в отчет, но в 2010 году еще не входила в еврозону, а данные по Ирландии представлены по состоянию на ноябрь.)

Итак, Греция демонстрирует инфляционные чудеса, несмотря на то, что ВВП в Греции падает уже два года (зеленая линия). В это же время Германия демонстрирует анти-инфляционную реальность, хотя ВВП растет как на дрожжах (желтая линия):

И если ВВП в Греции падает от недостатка спроса в экономике, то почему при этом растут цены, несмотря на все усилия правительства Греции по неолиберальному дерегулированию экономики?

СМ по дороге на работу проходит мимо булочной, где периодически покупает булочку для утреннего кофе. Пару месяцев назад СМ с удивлением обнаружило, что цены на булочки выросли. “Как же так…”, подумало СМ и задумалось о житейских причинах этого явления природы. Ведь, несмотря ни на что, в булочной напротив цены не изменились. Почему же в условиях экономического кризиса и недостатка совокупного спроса в экономике, цены на потребительские товары растут?

Причин роста цен может быть много, и большинство из них идет в разрез с теориями о свободном рынке и равновесию спроса и предложения, определяющего рыночную цену. В частности, в приведенном выше примере с булочной причиной роста цен может быть падение спроса. Именно так! Падение спроса может вести к росту цен.

Фирмы в условиях падающего спроса отчаянно пытаются сохранить доход, который им жизненно необходим для, например, выплаты процентных платежей по кредитам или арендной платы, т.е. для покрытия фиксированных расходов. Выбор, который фирмы могут сделать в этой ситуации состоит из двух вариантов: а) банкротство или б) увеличение маржи и цены и связанный с этим шанс на выживание. И поэтому в реальности на этой планете цены могут расти в условиях падающего спроса (Греции), и падать в условиях растущей экономики (Германии). И как это связано с традиционными кривыми спроса и предложения? Никак!

Неолиберальные теории свободного рынка основаны на существовании совершенной конкуренции, требующей, помимо прочего, отсутствия барьеров для входа и выхода с рынка, а также равный и полный доступ всех участников рынка к информации (например, на цены товаров). Английская википедия утверждает, что:

Поскольку условия для совершенной конкуренции являются строгими, то существует небольшое количество, если вообще существует, рынков с совершенной конкуренцией. (Because the conditions for perfect competition are strict, there are few if any perfectly competitive markets.)

Итак, рынков с совершенной конкуренцией может не существовать в природе, но стремление к идеалу является смыслом жизни многих. И поэтому любое “правильное” государство должно делать все возможное, чтобы приблизить экономику к состоянию совершенной конкуренции, а именно приватизировать, дерегулировать, разгонять, отменять, не платить и так далее.

В 1956 году Richard Lipsey и Kelvin Lancaster придумали теорию, которую назвали “Theory of the second best” (Теория второго лучшего). Эта теория анализирует процессы, которые происходят в экономике в случае, если какие-либо условия оптимальности не выполняются.

Теория второго лучшего утверждает, что если все допущения теории не выполняются одновременно, то стремление к их практической реализации скорее всего ухудшит, а не улучшит конечный экономический результат:

Если одно условие оптимальности экономической модели не выполняется, то, возможно, что следующее лучшее решение требует изменения других переменных и использования значений, отличных от тех, которые обычно считаются оптимальными (if one optimality condition in an economic model cannot be satisfied, it is possible that the next-best solution involves changing other variables away from the ones that are usually assumed to be optimal)

Таким образом, если экономика не находится в идеальном состоянии совершенной конкуренции, и государство убирает одно из препятствий, оставляя все остальные, то результатом может стать ухудшение, а не улучшение экономической ситуации.

Одним из следствий теории является то, что искусственное внедрение государством новых препятствий, направленных на компенсацию уже существующих препятствий для совершенной конкуренции, может улучшить экономические результаты. Поэтому, когда государство требует, чтобы продуктовые магазины на любом ценнике справочно приводили цены товаров в пересчете на единицу веса, то экономический результат подобного регулирования, скорее всего, улучшит общее благосостояние.

Требование приводить справочные цены является еще одним примером поражения идей свободного рынка и в частности закона одной цены. Этот закон утверждает, что “в условиях эффективного рынка все одинаковые товары должны иметь одинаковую цену”. Якобы, конкуренция, арбитраж и погоня за прибыль сделают свое “дело” и все на благо потребителей. Однако:

Корпорации будут делать все возможное, чтобы сохранить свою прибыльность, не увеличивая расходы на инвестиции в разработку новых товаров ([C]orporations will go to considerable lengths to maintain their profit levels while not having to increase their costs by investing in new products).

Производители товаров намеренно запутывают потребителей, искусственно повышая сложность своих товаров.

Эта искусственная сложность проявляется в росте барьеров для понимания, которые не позволяют потребителям принять информированное решение. Результат – поражение конкуренции в грандиозных масштабах. (The effect of this artificial complexity is to raise the barriers to understanding sufficiently to prevent consumers from being able to make an informed decision and the result is a failure of competition on a grand scale.)

Этот вывод ведет к противоречивой, на первый взгляд, гипотезе: рост конкуренции ведет к росту цен. На рынках, где доминирует сложность, рост конкуренции и появление новых игроков ведет к росту сложности, что увеличивает для потребителей барьеры для понимания, а следовательно и их расходы. Причем этот вывод верен, даже если новые игроки предлагают простые товары. Такие, например, как мобильная связь или рынок электроэнергии:

По сравнению с конкурентными рынками результатом монополий, скорее всего, будут более низкие цены, более высокое производство и благосостояние потребителей. ([M]onopolies are likely to result in lower prices, higher output and greater consumer welfare than competitive markets)

Это утверждение сделал достаточно известный анти-неолиберал Steve Keen в своей статье, анализирующей дерегулирование рынка электроэнергии в США.

Так почему растут цены в Греции, несмотря на сильнейший экономический кризис и все усилия правительства по дерегулированию экономики? Причин может быть множество, но рост конкуренции и ликвидация барьеров, т.е. дерегулирование, совсем не гарантируют улучшение экономической активности и рост благосостояния потребителей. А какие еще цели должны быть у любого демократического правительства?

Проблемы с инфляцией

На прошедшей неделе удивили темпы инфляции в Евросоюзе. Они увеличились до 2.2% в декабре по сравнению с 1.9% в ноябре, несмотря на то, что ЕЦБ очень строго придерживается монетаристской философии, требующей стерилизацию интервенций, которые ЕЦБ проводит на рынке государственных облигаций “плохих” стран еврозоны.

Удивили также темпы розничной инфляции в Великобритании, которые в ноябре увеличились до 4.7% по сравнению с 4.5% в октябре. И хотя Банк Англии занимается псевдоинтеллектуальными упражнениями с количественным облегчением, монетаристский объем широкой денежной массы, М4, в сентябре (последние доступные данные) продолжил свое падение. В Великобритании все идет к тому, что эфемерная концепция инфляционных ожиданий все-таки вынудит Банк Англии повысить в ближайшем будущем базовую ставку, что только привнесет еще больше хаоса в национальную экономику, дополнив идею фикс фискальной консолидации бюджета.

В Китае темпы инфляции также продолжают расти, достигнув 5.1% в ноябре по сравнению с 4.4% в октябре. На этой волне Народный банк Китая в канун Нового года повысил процентные ставки.

Всем известно, что китайцы любят сберегать. Однако, рост ставок по депозитам означает рост процентных доходов населения, который выльется в рост спроса и потребления. Вот и пойми после этого логику монетаристов…

Народный банк Китая играет с огнем, предполагая, что темпы банкротств предприятий и сокращения занятости в связи с ростом процентных ставок превысят темпы роста процентных доходов, что в сумме окажет охлаждающий эффект на экономику. Им, конечно, виднее. Но с другого континента СМ просто кажется, что обученное в “лучших” американских университетах и лучших традициях неолиберализма молодое поколение китайских менеджеров просто не умеет думать иначе.

И только бастион количественных облегчений, ФРС и США, мучается от исторически невыносимо низкой инфляции:

Не складывается у монетаристов инфляционная жизнь.

Как показывает история, кардинальные проблемы понимания природы инфляции приводят к смене главенствующей экономической парадигмы. Во времена Великой депрессии и дефляции теории классической экономики уступили место кейнсианской макроэкономике, которая смогла дать понятный ответ о роли совокупного спроса в экономике и влиянию государства на совокупный спрос.

В 70-е годы уже кейнсианство, потерпев поражение в борьбе с последствиями отмены золотого стандарта и нефтяным шоком, уступило место неолиберализму, который через создание искусственной безработицы и подавление темпов роста доходов работников, узаконил новую экономическую идеологию главенствующей роли (финансового) капитала в экономике.

История повторяется вновь, но на этот раз уже неолиберализм терпит поражение, т.к. не может предложить ни одного разумного и цельного объяснения происходящим в мировой экономике процессам. Все страны индивидуально действуют в рамках лучших теорий и моделей неолиберализма, но фактические результаты этих действий настолько явно противоречат выводам этих теорий и моделей, что поневоле приходится задуматься об уместности последних.